Яков Пасынков - Страница 7

Пасынков в изнеможении опустил голову на подушку и умолк. Слабый румянец разлился по его щекам. Он закрыл глаза.

– Много говорить не могут, – проговорил вполголоса Елисей, не выходивший из комнаты.

Наступило молчание; только и слышалось, что тяжелое дыхание больного.

– Да вот, – продолжал он, опять открыв глаза, – вторую неделю сижу в этом городишке… простудился, должно быть. Меня лечит здешний уездный врач – ты его увидишь; он, кажется, дело свое знает. Впрочем, я очень этому случаю рад, а то как бы я с тобою встретился? (И он взял меня за руку. Его рука, еще недавно холодная как лед, теперь пылала.) Расскажи ты мне что-нибудь о себе, – заговорил он опять, откидывая от груди шинель, – ведь мы с тобой бог знает когда виделись.

Я поспешил исполнить желание его, лишь бы не дать ему говорить, и принялся рассказывать. Он сперва слушал меня с большим вниманием, потом попросил пить, а там опять начал закрывать глаза и метаться головой на подушке. Я посоветовал ему соснуть немного, прибавив, что не поеду дальше, пока он не поправится, и помещусь в комнате с ним рядом.

– Здесь очень скверно… – начал было Пасынков, но я зажал ему рот и тихо вышел.

Елисей тоже вышел вслед за мной.

– Что же это, Елисей? ведь он умирает? – спросил я верного слугу.

Елисей только махнул рукой и отвернулся.

Отпустив ямщика и наскоро перебравшись в смежную комнату, я отправился посмотреть, не заснул ли Пасынков. У двери его я столкнулся с человеком высокого роста, очень толстым и грузным. Лицо его, рябое и пухлое, выражало лень – и больше ничего; крохотные глазки так и слипались, и губы лоснились, как после сна.

– Позвольте узнать, – спросил я его, – вы не доктор ли?

Толстый человек посмотрел на меня, усиленно приподняв бровями свой нависший лоб.

– Точно так-с, – промолвил он наконец.

– Сделайте одолжение, господин доктор, не угодно ли вам пожаловать сюда, ко мне в комнату? Яков Иваныч, кажется, теперь спит; я его приятель и желал бы поговорить с вами о его болезни, которая меня очень беспокоит.

– Очень хорошо-с, – отвечал доктор с таким выражением, как будто желая сказать: «Охота тебе так много говорить, я бы и так пошел», – и направился вслед за мной.

– Скажите, пожалуйста, – начал я, как только он опустился на стул, – состояние моего приятеля опасно? как вы находите?

– Да, – спокойно отвечал толстяк.

– И… очень оно опасно?

– Да, опасно.

– Так что он даже… умереть может?

– Может.

Признаюсь, я почти с ненавистью посмотрел на моего собеседника.

– Так помилуйте, – начал я, – надобно прибегнуть к каким-нибудь мерам, консилиум созвать, что ли… Ведь нельзя же так… Помилуйте!

– Консилиум, можно. Отчего ж? Можно. Ивана Ефремыча позвать…

Доктор говорил с трудом и беспрестанно вздыхал. Желудок его заметно приподнимался, когда он говорил, как бы выпирая каждое слово.

– Кто такой Иван Ефремыч?

– Городской врач.

– Не послать ли в губернский город – как вы думаете? Там, наверное, есть хорошие доктора.

– Что ж? можно.

– А кто там лучшим врачом почитается?

– Лучшим? Был там Кольрабус доктор… только его чуть ли не перевели куда-то. Впрочем, признаться, оно и не нужно посылать-то.

– Почему же?

– Вашему приятелю и губернский доктор не поможет.

– Разве он так плох?

– Да-таки, наткнулся.

– Чем же он, собственно, болен?

– Рану получил… Легкие, значит, пострадали… ну, тут еще простудился, сделался жар… ну, и прочее. А запасной экономии нет: без запасной экономии, вы сами знаете, человеку невозможно.

Мы оба помолчали.

– Разве гомеопатией попробовать… – проговорил толстяк, искоса взглянув на меня.

– Как гомеопатией? Ведь вы аллопат?

– Так что ж, что аллопат? Вы думаете, что я гомеопатию не знаю? Не хуже другого. Здесь у нас аптекарь гомеопатией лечит, а он и ученой степени никакой не имеет.

«Ну, – подумал я, – плохо дело!..»

– Нет, господин доктор, – промолвил я, – вы уж лучше лечите по вашей обыкновенной методе.

– Как угодно-с.

Толстяк встал и вздохнул.

– Вы идете к нему? – спросил я.

– Да, надо посмотреть.

И он вышел.

Я не пошел за ним: видеть его у постели моего бедного больного друга было свыше сил моих. Я кликнул своего человека и приказал ему тотчас же ехать в губернский город, спросить там лучшего врача и привезти его непременно. Что-то застучало в коридоре; я быстро отворил дверь.

Доктор уже выходил от Пасынкова.

– Ну что? – спросил я его шепотом.

– Ничего, микстуру прописал.

– Я, господин доктор, решился послать в губернский город. Не сомневаюсь в вашем искусстве, но вы знаете сами: ум хорошо, а два лучше.

– Ну что ж, это похвально! – возразил толстяк и начал спускаться по лестнице. Я ему, видимо, надоедал.

Я вошел к Пасынкову.

– Видел ты здешнего эскулапа? – спросил он меня.

– Видел, – отвечал я.

– Мне что нравится в нем, – заговорил Пасынков, – это его удивительное спокойствие. Доктору следует быть флегматиком, не правда ли? Это очень ободрительно для больного.

Я, разумеется, не стал разуверять его.

К вечеру Пасынкову, против ожидания моего, сделалось легче. Он попросил Елисея поставить самовар, объявил мне, что будет угощать меня чаем и сам выпьет чашечку, и заметно повеселел. Я, однако, все-таки старался не давать ему разговаривать и, видя, что он никак не хочет угомониться, спросил его, не желает ли он, чтоб я ему прочел что-нибудь?

– Как у Винтеркеллера – помнишь? – ответил он, – ну, изволь, с удовольствием. Что ж мы будем читать? Посмотри-ка, там у меня на окне книги…